Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

Всего лишь месяц прошел с тех пор, как мы надели военную форму, а как ладно сидят на девушках гимнастерки и брюки-галифе. Как белоснежно выделяются узкие полоски подворотничков. И даже грубые кирзовые сапоги приобрели блеск. Сверкают на солнце начищенные пуговицы и большие медные пряжки, отбрасывая на пол пятнышки отраженного света.

Каждая из нас по очереди выходит и, взяв со стола листок с текстом присяги, читает. Можно не смотреть на текст: слова присяги навсегда врезались в память. И все же по-новому осмысливаешь знакомые фразы, когда произносишь их здесь, перед всеми.

Я читаю, и листок в моих руках дрожит. Странно слушать свой голос: как будто не ты, а кто-то другой произносит слова…

Кругом цветы. На окнах, на столе, на полу. Белые хризантемы. Настроение необычное. В этот момент по-настоящему понимаешь, на что идешь. Мы даем клятву народу. Теперь мы настоящие солдаты.

Вечером собираемся в большом зале Дома офицеров. У нас — концерт самодеятельности.

Сцена ярко освещена, зал полон народу. Здесь — весь местный гарнизон. Над рядами — легкий шумок приглушенного говора. Но постепенно шум смолкает — на сцену выходит ведущий.

Сначала, как принято, поет хор. Потом ведущий объявляет следующий номер, и на сцене появляется Жека Жигуленко. Нерешительно и как-то уж чересчур робко идет она к роялю, и мне странно видеть ее, подвижную и озорную Жеку, такой тихой и смирной.

Она поет романс Чайковского. Голос у нее густой, сильный, ей даже приходится умерять его силу.

Хотел бы в единое слово

я слить свою грусть и печаль…

Розовая от смущения, сегодня она кажется мне особенно красивой: рыжеватые волосы, высокий чистый лоб, прямой точеный нос.

Сначала Жека упорно смотрит вниз, не решаясь взглянуть в зал. Видимо, так ей спокойнее. Но скоро осваивается и поднимает глаза. Я сижу во втором ряду и тихонько машу ей рукой, чтобы она обратила на меня внимание. Когда ее взгляд останавливается на мне, показываю большой палец: здорово! Она сразу отводит глаза, чуть улыбнувшись, и краснеет еще больше. И вдруг забывает слова, начало следующего куплета… Раздаются звуки рояля, а она молчит и, кусая губы, смотрит в пол.

Сердце мое холодеет. Я чувствую себя так, словно совершила преступление. Черт меня дернул!..

Кто-то из первого ряда шепчет:

— И пусть же то слово печали…

А Жека молчит.

Тут уже со всех сторон слышится громкий шепот, а потом выкрики:

— И пусть же то слово печали!..

Наконец она приходит в себя и, улыбнувшись, решительно продолжает, уже ничуть не робея:

И пусть же то слово печали

по ветру к тебе принесет.

И пусть же всегда и повсюду

оно в твоем сердце живет!

Мы ей бурно хлопаем.

Из-за кулис появляется Галя Джунковская, миниатюрная девушка с карими глазами-звездами. Галочка — студентка Московского авиационного института. Она мне очень нравится. В институте мы с ней иногда встречались, но подружились уже в армии. Нас называют не иначе как «братцы-кролики».

Она подходит к самому краю сцены, останавливается и гордо поднимает голову. Как настоящая артистка! Ах, как хороша Галочка! Нет, я бы так не сумела.

Я знаю — сейчас она будет читать сказку «Девушка и Смерть». Она скользит глазами по залу и после небольшой паузы начинает:

По деревне ехал царь с войны…

Я слушаю Галочку, слежу за интонацией, за переливами ее голоса, то ласкового, журчащего, как ручеек, то гневного, протестующего. И мне кажется, что девушка из сказки должна быть такой же, как она, — нежной и сильной, с большими сияющими глазами…

Чрезвычайное происшествие

— Подъем!

Дежурный включает свет. Я открываю один глаз, второй, потом зажмуриваю оба и поворачиваюсь к стенке. Можно поспать еще минутку.

Рано — половина шестого. Вставать не хочется. Но распорядок дня у нас жесткий, впереди двенадцать часов занятий.

— Подъем!

Почему это человек, обыкновенный, нормальный человек, меняется, стоит ему только стать дежурным? Вот придет моя очередь… Придет моя очередь — и я тоже с отрешенным видом буду выкрикивать металлическим голосом: «Подъем!», «На зарядку!». Нет, видимо, тут ничего не изменить.

Девушки уже встали.

Я быстро вскакиваю, натягиваю брюки, сапоги и вместе с другими выбегаю на улицу.

Только начинает светать. Поскрипывает сухой снег под ногами.

— Станови-ись! — командует Надя, наш физорг.

Делаем пробежку, чтобы согреться. Все без гимнастерок, в нижних мужских рубахах.

Надя впереди. Она пружинисто бежит, потряхивая светлыми, почти белыми волосами. Потом останавливается, выходит вперед и, не давая никому отдышаться, сразу приступает к упражнениям.

Зарядка здорово освежает. Любители обтираться снегом трут докрасна лицо, руки. Бодрые, мы вбегаем в помещение.

Есть у нас и другого рода зарядка — «навигационная». Это у штурманов. Каждое утро, вынув навигационные линейки, в течение десяти минут мы решаем задачи. Соревнуемся, кто быстрее.

Почти всегда первой оказывается Катя Рябова, студентка МГУ. Она быстро передвигает движок линейки. Кате нравится такая зарядка, и она от души радуется, когда выходит победительницей. Никто не успевает за ней угнаться, разве только Надя Комогорцева, наш физорг. Она тоже с мехмата.

Сидят они, поджав ноги, рядышком на втором этаже железных коек. Темная, смуглая Катя и светлая, голубоглазая Надя. Решают наперегонки, спешат, смеются. Но когда они, случается, замешкаются, их соседка Руфа Гашева как бы невзначай, спокойно сообщает:

— А я решила…

Тогда Надя удивленно вскидывает белые брови.

— Когда же ты успела?

У Нади удивительно веселые глаза. Они смеются всегда, даже когда она сердится.

От общежития до столовой идти довольно далеко. Идем строем, с песней. В столовой всегда полно народу — весь авиагородок питается здесь: и те, кто длительно базируется на аэродроме, и экипажи, прилетающие на короткое время. Тут можно познакомиться, неожиданно встретить старых друзей, узнать новости и просто поболтать, ожидая очереди.

До столовой и обратно нас неизменно сопровождает Дружок, славный пятнистый пес, дворняга. Он носится сбоку вдоль строя, то роет снег носом, то ложится на снег животом и тут же вскакивает, с визгом бросаясь вперед. К Наде Дружок особенно расположен. Когда мы строимся в колонну, Надя становится так, чтобы оказаться крайней, тогда можно незаметно поиграть с Дружком, дать ему кусочек сахару или корку хлеба. Пес бежит рядом с Надей, время от времени поглядывая на нее и стараясь ткнуться мордой в ее руку.

Утром перед завтраком голод чувствуется особенно остро. И мы стараемся петь как можно громче: